Считается, например, что с возрастом человек теряет способность к обучению и не хочет узнавать новое. Или что старики не могут самостоятельно принимать решения и не способны заботиться о себе. «Пенсия — это время отдыха» — еще один стереотип, потому что на деле пожилой человек, как правило, не мыслит себя без труда. Не принято думать, что у стариков есть секс и интимность — якобы они живут только духовным, но ведь духовный мир без интимности невозможен. Старик у нас будто бы вовсе лишен человеческого — это биологическое существо, в котором нужно просто поддерживать жизнь. И это жуткие представления.
Согласны ли с ними сами старики?
Да, и в этом главная трагедия. Если бы они сопротивлялись! Тут вспоминаются марксисты и неомарксисты, которые утверждают, что основная характеристика «угнетенного класса» — состояние отчуждения, признание нормальности существующей ситуации. И это проявляется, например, в сравнении себя с другими: старик смотрит телевизор или читает газету и говорит: «посмотрите-ка на этих иностранцев, придурки какие!». Несмотря на то что многие семьи в России разделены территориально, потому что у нас принято как можно раньше выталкивать детей за лучшей жизнью, которая, разумеется, существует только очень далеко от дома, население страны крайне немобильно. Загранпаспорта есть только у 14−15 процентов граждан, и после 40 люди, как свидетельствует статистика, почти полностью перестают выезжать не то что на море, а в другую область. При этом новые впечатления и смена среды — один из базовых принципов благополучия. Не могу сказать, что это только наша проблема, — путешествующие европейские пенсионеры во многом мифологизированы, прослойка обеспеченных граждан там тоже не очень широкая. Зато на Западе сейчас наблюдается то, что я бы назвал ренессансом старения: появляются фильмы с пожилыми героями, где есть и любовные линии, и приключения, и юмор. Старики приходят в моду — становятся лицами известных марок. Впрочем, в России тоже есть отдельные примеры — можно вспомнить, например, модельное агентство «Олдушка» омского фотографа Игоря Гавра или проект «Баба-деда» Анастасии Лазибной.
Кого вообще социологи называют «стариками»? И кто в вашем представлении «долгожители»?
Есть простой ответ, и он, скажу сразу, неправильный, потому что привязан к датам и числам. Примерный возраст «старого» россиянина — 70−75 лет, что определяется несколькими факторами. Во-первых, к этому моменту снижается трудовая активность. Если 65-летний работающий мужчина-пенсионер никого не удивит, то 75-летний сотрудник — уже особый случай (чаще всего такие встречаются на госслужбе, где, кстати, недавно повысили пенсионный возраст, и в высшем образовании). Второй фактор — ухудшение здоровья. Третий — одиночество; как правило, к 70−75 годам у человека подрастают внуки, семья окончательно разъезжается и он остается один.
Долгожители — это те, у кого в близком окружении почти не осталось ровесников, и они общаются с людьми на 20 и больше лет младше себя. В России это обычно происходит примерно к 85 годам. Разумеется, все эти рамки условны и индивидуальны. Время наступления старости зачастую зависит даже не от здоровья, а от востребованности. Я общался с одной довольно крепкой 98-летней старушкой, и она рассказывает: «Моя задача — дотянуть хотя бы до 100, лучше — больше. Потому что я получаю пенсию 60 тысяч, а у дочки зарплата 15 и у внучки столько же. Мои мне говорят: живи, бабуль, мы без тебя пропадем». И вот она максимально мобилизована.
Когда российских социологов начала интересовать тема старости? Есть ли какая-то национальная специфика исследований?
У нас изучение старости крайне медикализировано — стариками занимаются в основном геронтологи, которых интересуют здоровье и болезни. Если на Западе существуют социологические школы, которые исследуют стариков десятилетиями, то у нас ученых, которые этим занимаются, можно пересчитать по пальцам — три значимые группы исследователей старения находятся в Москве, Саратове и Санкт-Петербурге. Российские исследования старости начались в постсоветский период, причем только ближе к концу 1990-х — до этого все ученые были заняты препарированием перестройки. Советская социология замечала пожилого человека только сквозь призму социологии заводской — на каждом крупном предприятии был социолог, который изучал коллектив, и иногда в нем были, например, 50-летние. Но после выхода на пенсию человек переставал представлять какой-либо научный или общественный интерес.
Можно ли сказать, что появление научного интереса к старости говорит об изменении отношения российского общества к старикам?
Я подхожу к вопросу прагматически: думаю, дело просто в том, что богатые люди постарели. Речь о тех, кто вошел в 1990-е 40-летним и сделал бизнес, в 2000-е подался во власть, а теперь чувствует, что со старостью надо что-то делать. Кто-то заказывает исследования, кто-то лоббирует вопрос на правительственном уровне: в феврале прошлого года, например, Медведев подписал план реализации «стратегии действий в интересах старшего поколения». Официальные документы никогда не становятся переломными моментами, но это знак: что-то меняется, раньше такого не было. В стратегии говорится о концепции активного долголетия, и активность здесь — не столько бег и фитнес, сколько возможность самостоятельного выбора траектории старения. Смысл в том, чтобы пожилой человек был не объектом опеки, а как можно дольше оставался субъектом принятия решений о своей жизни. Речь фактически идет об отмене идеологии недееспособности старости.
На лекции вы упоминали термин «возраст дожития». Это российское изобретение?
Да, но оно, к счастью, уходит в прошлое. Это советский атавизм — так стали говорить примерно в 1920-х, когда немногие люди доживали до пенсии. Тогда это было в какой-то степени оправдано.
Рубрика:
Связь поколений
Подпишитесь на нашу новостную рассылку, чтобы первыми получать самые интересные новости пенсионной системы в России, статьи по вопросам законодательства и права, информацию о благотворительных и социальных программах, обзор культурных, спортивных, зарубежных и других новостей.
Быстрая навигация: На главную