Студенты и старушки

Борис Кагарлицкий, "Русский мир":

Несколько дней назад мне пришлось участвовать в дискуссии, посвящённой отсутствию в России студенческого движения. Как и положено, вспоминали Париж 1968 года, обсуждали демонстрации в Лондоне и сетовали на отсутствие гражданской активности среди отечественной молодёжи. Все эти ставшие привычными уже беседы неожиданно навели меня на мысль, что мы просто не там ищем. Социально-культурную роль, которую в Европе 1960-х или начала 1970-х играл студент, в современной России играет совершенно другая, в некотором смысле противоположная ему фигура – пенсионер.
 

Когда Герберт Маркузе сочинял свой знаменитый «Essay on Liberation», он говорил о передовой роли студентов вовсе не оттого, что они молоды и полны надежд. В соответствии с логикой американского социолога, студент не включён в процесс воспроизводства буржуазного общества, он ещё не работает по найму и потому не принадлежит ни к одному из основных социальных классов.
 

Он не включён ещё и в культуру потребления. Это позволяет ему жить чистыми идеями, ставя духовные ценности выше материальных выгод, это делает его сторонним критическим наблюдателем по отношению к системе, все пороки которой он незаинтересованно констатирует и выступает против них не во имя узкого материального интереса, а во имя высоких принципов. Кроме того, благодаря высокому уровню образования, студенты являются в культурном смысле наиболее передовым слоем, выражающим наиболее современные, наименее консервативные ценности.
 

Увы, к современному российскому студенчеству это совершенно не относится. Начнём с того, что по мере исчезновения социального государства меняется и характер университетского обучения. Студенты, даже получив доступ к бесплатному образованию, не могут сосредоточиться только на занятиях, они в подавляющем большинстве своём вынуждены где-то работать. В то же время сам университет всё больше превращается из места, где люди приобщаются к знаниям, в организацию, обеспечивающую своим выпускникам выдачу дипломов, подтверждающих их квалификацию и социальный статус. Культура потребления массово распространяется среди молодёжи, сознание которой рекламные ролики формируют в куда большей степени, чем литература и философия. Иными словами, меньше всего современный российский студент похож на героя книг Маркузе, находящегося вне системы, человека, для которого идеологическая мотивация выше материальной, исповедующего прогрессивные ценности, находящиеся в противоречии с консервативными нормами общества.
 

Зато все эти черты мы с лёгкостью обнаруживаем у российских пенсионеров, которые не только выключены по большей части из процесса воспроизводства (хотя многие из них всё ещё работают), но и по своим взглядам оказываются гораздо радикальнее, чем молодое поколение. Социологи с изумлением констатируют, что социальные ценности, разделяемые старшим поколением, являются гораздо менее консервативными и гораздо более «модернистскими», чем у молодых людей, которые склонны принимать как должное принципы, провозглашаемые Церковью и государством в качестве «естественных». Это относится даже к распределению ролей в браке, отношениям полов и т.д. Правда, на практике молодые люди как раз не живут в соответствии с признаваемыми ими «ценностями», опять же в отличие от старшего поколения, менее подверженного подобной нравственной шизофрении. Но именно поэтому российский пенсионер гораздо чаще оказывается идеалистом, чем его внук.
 

В отличие от не доверяющей политикам молодёжи, старшее поколение добросовестно ходит на выборы, голосуя в основном за партию власти, что обычно принимается за доказательство конформизма.
 

Однако проблема в том, что поведение других возрастных групп является ничуть не менее конформистским, только выражается этот конформизм несколько иначе. А лояльность пенсионеров к власти отнюдь не является незыблемой и заранее гарантированной. Достаточно вспомнить народные волнения 2005 года, в которых основную массу участников составили именно люди пожилого возраста. Сама власть прекрасно понимает проблему, а потому старается пенсионеров не обижать, учитывает их интересы и оглядывается на них куда больше, чем на молодёжь. Именно страх правительства перед недовольством стариков оказался важнейшим фактором сохранения социального государства в России после 2005 года, несмотря на явно продемонстрированное властями намерение постепенно его демонтировать. На права молодёжи чиновники, напротив, покушаются постоянно, почти не встречая сопротивления. Даже в протестах против реформы образования старшее поколение играет большую роль, чем младшее.
 

Наконец, сформированные советским опытом люди старшего возраста в массе своей склонны симпатизировать левым взглядам, а сторонников фашистских или нацистских идей среди них встретить довольно трудно. Совсем иначе обстоит дело среди молодёжи.
 

В общем, несмотря на разницу в возрасте и стиле, наш пенсионер куда больше похож в социально-культурном смысле на западноевропейского студента, чем ученик отечественного университета. И если левый радикализм вообще получит массовое распространение среди российской молодёжи, то зародится такое движение не среди студентов, а скорее, среди школьников, воспринявших идеализм своих бабушек.
 

Впрочем, если возвращаться к идеям Герберта Маркузе, то настолько ли важно, как будет устроен социально-культурный «малый мотор», который заведёт «большой мотор» общественных перемен. Если эти перемены назрели, кто-то должен начать.
 

Борис Кагарлицкий
 

"Русский мир"