Жизнь Ивана Никитича. Окончание

Часть 1

2

Уже преодолев рубеж шестидесятилетнего возраста, в книге одного весьма наблюдательного советского писателя двадцатого века Иван Никитич встретил на первый взгляд казалось бы азбучную истину: «Доктор – для того, чтобы лечить». Прочёл – и восхищённо зааплодировал, внутренне, разумеется. Ибо нынешняя его, пациента, диспозиция по отношению к людям в белых халатах подвергалась переменам разительным, от чего, порой дух захватывало.

В какой-то момент совсем недалёкого прошлого Иван Никитич был вынужден признать, что хозяева (в смысле: постоянные обитатели, чьи специальности и фамилии значились на табличках возле дверей) кабинетов районной поликлиники дружными усилиями взялись за проведение в жизнь новой стратегии профессиональной самореализации взамен прежней. Прежде, ещё пару десятков лет тому назад, Иван Никитич всегда отчётливо представлял себе то распределение ролей, на котором, как на фундаменте, покоилось здание народного (а стало быть – и персонально его, Ивана Никитича) здравоохранения. Всё было просто, как в классической истории про доктора Айболита, впитанной ещё в беззаботном душой и телом детстве. Он был «больной» (Ай! Болит!), напротив него в кабинете поликлиники сидел «доктор» (кавычки тут всего лишь обозначают функциональную роль и ни в коей мере не должны считаться попыткой поставить под сомнение квалификацию исполнителя роли), который, изучив разнообразную объективную информацию о состоянии организма «больного» (результаты анализов и осмотров, рентгеновские снимки и протоколы УЗИ, КТ, МРТ и прочих современных достижений технологии диагностики заболеваний), ставил диагноз и назначал «больному» лечение. Вплоть до хирургического. И Иван Никитич покидал врачебный кабинет не только с врачебными назначениями на руках, но и со стопроцентной уверенностью: выполню предписания – обязательно выздоровею! Собственно, так оно и происходило даже в тех случаях, когда приходилось бороться с недугами посерьёзней ангины.

Но вдруг случилось так, что этот десятилетиями исправно работавший механизм был демонтирован неведомыми «инженерами», и на освободившемся месте всё увереннее стало разворачиваться построение новой системы взаимоотношений «доктор – больной». Вместо принципа «Доктор – для того, чтобы лечить» на фронтоне новостройки появилась краеугольная заповедь слегка модернизированного толка: «Доктор – для того, чтобы консультировать». Потихоньку осваивая меняющиеся декорации и заучивая новые тексты ролей той драмы (трагедии или комедии) , что день за днём разыгрывалась на этажах районной поликлиники, Иван Никитич неотвратимо пришёл к выводу, то отныне обязан лечить себя от всех болезней только сам.

Улыбчивый доктор, хоть и приглашал к себе в служебную резиденцию классической репликой «Следующий!», дальнейшее общение с пациентом вёл примерно как прораб малярной бригады, обсуждающий с ответственным квартиросъёмщиком нюансы предстоящего ремонта: «Обои можно поклеить виниловые, а можно и бумажные, по-проще, зато и по-бюджетнее. Лично я рекомендую флизелиновые, под покраску. Если, конечно, в смету уложимся, вам решать»! В то время как раньше в разговоре на кабинетном приёме врачи произносили непонятные медицинские термины, Иван Никитич особо не волновался, что это не более чем «мысли вслух», что врачу так сподручнее выстроить логику поиска диагноза и обосновать стратегию и тактику лечения болезни, то отныне специальная лексика, владению которой обучают шесть лет в медицинском вузе, адресована непосредственно ему и должна быть им глубоко осмыслена и использована как подспорье для выбора оптимального варианта устранения возникшей со здоровьем проблемы. Конечно, в диалоге с врачом Иван Никитич всегда мог запросить у эскулапа перевод специфического термина на понятный ему язык: «А вот вы сказали «аклюзия» - это что такое»? Услужливый доктор никогда не отказывал в содействии клиенту, ищущему взаимопонимания: «Это значит «закупорка». Тромбоз. Так понятно?» - «А… тромбоз.. теперь понятно», - выхныкивал из себя Иван Никитич и ощущал некую неловкость от того, что дурацкими вопросами мешает свободному развитию концепции, формулируемой профессионалом, благородно пришедшему на помощь страдальцу.

Каждый день преподносил Ивану Никитичу убедительные свидетельства того, что революция в его взаимоотношениях с доступной ему медицинской помощью – не мелкое ЧП районного масштаба, убежать от которого можно было бы элементарно переприкрепившись к другой поликлинике, а результат претворения в жизнь некоей глобальной, общегосударственной стратегии. С утра и до полудня эфирное время всех главных телевизионных каналов оккупировали персонажи в медицинской прозодежде. Вызывая из собравшейся вокруг них зрительской публики очередного пациента, которого беспокоили те или иные проблемы со здоровьем, они дотошно расспрашивали страждущего о симптомах, применявшихся им раньше средствах лечения болезни, а затем победоносно провозглашали свой целебный вердикт: принимайте то-то и то-то, ведите образ жизни такой-то, вредные привычки, жирную, жареную и солёную пищу – прочь, и будете тогда счастливы, аки рождённый в новом теле младенец. Попутно телезрителям демонстрировались крупномасштабные схемы, графики, рисунки и прочие наглядные пособия (не гнушались и классикой: гипсовыми скелетами), иллюстрирующие особенности строения человеческого организма и динамику его физиологических отправлений. Ведущие программ, не колеблясь, углублялись в такие специфические подробности диагностики и врачевания недугов, что язык не поворачивался назвать эти телевизионные уроки «ликбезом». Скорее уж следовало вести речь о телевизионной трансляции курсов по подготовке младшего медицинского персонала, дабы от века известное правило: «Врачу: исцели себя сам!» можно было распространить на всё население, прошедшее фельдшерскую подготовку перед телевизором.

Иван Никитич подметил, что если в новостном блоке любого телеканала встречались сюжеты, повествующие об очередных достижениях хирургической практики, то обязательным атрибутом видеоряда становился репортаж из операционной палаты с непременной демонстрацией в кадре вскрытых инструментальными рассечениями фрагментов человеческой плоти, беззащитно трепещущей в надежде на благоприятный исход кровавого вмешательства в её прежде скрытую от массового созерцания жизнь. Эти шокирующие неподготовленную психику натуралистические врезки в традиционную сюжетную канву «новостей с переднего края медицины» явно предназначались для того, чтобы сделать привычным глазу и уму зрелище, прежде открывавшееся только тем, кто избрал хирургию своей профессией. Неприятно удивлённый телевизионным новшеством, Иван Никитич с тревогой ждал, что вот-вот экраны начнут транслировать ему в квартиру «реалити-шоу» из прозекторских помещений моргов с участием соревнующихся в мастерстве патологоанатомов.

Народ целенаправленно подталкивали к капитальному освоению стези самоизлечения, и средства массовой информации, как обычно, играли первую скрипку в популяризации принятых где-то наверху решений.

Рекламой лекарственных препаратов и прочих средств поправки здоровья истошно голосили персонажи видеороликов, то и дело прерывающих передачи сетки вещания, и укрыться от них всерьёз и надолго можно было только, переключившись на телеканал «Культура». Не отставал и интернет: магические мази и таблетки, порошки и капли, услуги клиник и оздоровительных комплексов выпрыгивали на монитор компьютера и дисплей мобильного телефона как полчища блох, почуявших объявленную на них охоту. Разумеется, всякий рекламный призыв сопровождало полагавшееся по закону предупреждение, начертанное бледными буквами на бледном фоне: дескать, возможны противопоказания, необходимо проконсультироваться со специалистом. То есть круг, дабы полностью исключить подозрения в порочности, изящно замыкался на всё той же резидентуре системы здравоохранения, что была плотно рассредоточена по кабинетам государственных поликлиник или частных медицинских учреждений. Любой гражданин, обратившийся в показавшийся ему заслуживающим доверия (по интенсивности рекламного натиска, проверенным или непроверенным слухам) консультационный пункт, мог рассчитывать (совершенно бесплатно, либо в обмен на ничем не лимитированные денежные траты из собственного кармана) на переполнение мозговых извилин рекомендациями и предостережениями специалистов широчайшего спектра титулов и квалификации.

Правда, советчики, как правило, в разных формах старались исключить свою персональную ответственность за результат воплощения в жизнь рекомендованных ими методов и средств профилактики и лечения болезней. Но ведь на то и развёрнута была в стране небывалого масштаба сеть повышения медицинской грамотности населения, чтобы гарантировать каждому свободу и комфорт в принятии оптимального решения о том, как на практике распорядиться полученной от консультанта информацией.

Так рассуждал Иван Никитич, неспешно обдумывая, как правильно поступить с упорно уклонявшейся от самоликвидации болячкой (когда ситуация требовала спешности – он не раздумывая набирал сам или просил кого-то из домочадцев набрать на телефоне «103», и через полчаса консультанты прибывали к нему на дом, где – о, чудо! – нередко брали на себя ответственность за немедленное применение того или иного способа избавления Ивана Никитича от возникшей внезапно напряжённости во взаимоотношениях с собственным организмом).

Последовательно или бессистемно осваивать программу лекарского самообразования, ползучим ритмом протискиваемую в головы сограждан, Иван Никитич даже и не пытался. Понимал, что ни времени, ни энергии, а самое главное – веры в полезность затеи – у него не найдётся в должных количествах. Но вокруг него обнаруживались-таки люди, которые, судя по всему, с энтузиазмом приняли новые правила взаимоотношений с непростым делом сбережения собственного здоровья и показывали впечатлявшие Ивана Никитича примеры отменной успеваемости по предмету. К примеру, случилось ему оказаться в вагоне метро рядом с молодым мужчиной, гордо демонстрировавшим пренебрежение установленной распоряжением градоначальника обязанностью каждого горожанина прикрывать маской нос и рот, ставя тем самым непреодолимый барьер распространению гулявшей по столице вирусной инфекции. Робко и вежливо, не желая нарываться на хамскую отповедь, Иван Никитич постарался сформулировать и деликатнейшим тоном адресовать случайному попутчику вопрос о причинах столь откровенного манкирования требованием властей, продиктованным исключительно заботой о защите здоровья москвичей. Слава Богу, мужчина не оскорбился и не счёл интерес Ивана Никитича проявлением занудливой въедливости, замешанной на извечном стремлении старшего поколения учить молодёжь правильной жизни, даже если молодёжь назиданий и советов не просит. Ответ последовал незамедлительно: «Я ничем не болею, и лучше меня всё равно никто не знает, как я должен заботиться о своём здоровье. Даже мэр».

«Вот настоящий отличник учёбы» - подумал Иван Никитич, согласно кивая головой, туго спелёнутой респиратором. Его вдруг поразило ощущение какой-то нищенской признательности этому тридцатилетнему парню, который своей позитивной реакцией на запрос контакта словно опустил посеребрённый рубль в стаканчик для сбора подаяний, чьё дно едва покрывали жалкие медные гривенники.

3

Ивану Никитичу частенько казалось, что молодёжь замечает стариков вокруг себя, только когда уступает им места в общественном транспорте. При иных обстоятельствах молодые обращают внимание лишь на представителей своего возрастного сообщества, а стариков для них как бы вообще не существует. Путешествуя по лабиринтам метрополитена, пассажирствуя в автобусах, троллейбусах или трамваях, да и просто во время уличных променадов Ивану Никитичу почти никогда не удавалось поймать глазами устремлённый на него пристально или даже беглый взгляд юноши или девушки, молодой женщины или нестарого мужчины. Для людей определённых возрастных диапазонов Ивана Никитича, как физического тела, занимающего определённый объём пространства, будто бы и вовсе не существовало. Приближаясь к таким на встречном пешеходном курсе, он начинал всерьёз опасаться лобового столкновения, ибо глядели они словно сквозь него, как смотрят на человека- невидимку герои научно- фантастических фильмов, не подозревающие, что рядом с ними находится вполне одушевлённая материальная субстанция.

Постепенно Ивану Никитичу удалось убедить себя, что его пребывание в «прозрачном» (не «призрачном» ли?) статусе для окружающих – явление естественное, поскольку ни знаменитостью (на которую пялятся все), ни сексуально привлекательным объектом (притягивающим взгляды терзаемой гормональными бурями молодёжи) он не был, а посему не мог рассчитывать на всплески внимания со стороны незнакомых ему людей. И всё-таки порой Ивана Никитича начинала беспокоить догадка о существовании взаимосвязи между утренним «шлагбаумом» на его пути к выходу из состояния пододеяльного созерцания реального мира и ролью «человека-невидимки», которую этот мир соглашался ему предоставить, неохотно впустив в себя.

Кто-то или что-то, наделённые правом прокладывать маршруты перемещения Ивана Никитича по трассам воспринимаемой его сознанием действительности, словно предупреждал «водителя» перед выездом в ежедневный «рейс»: «Тут у нас и без твоей колымаги трафик сверх-напряжённый, может, останешься в гараже? А то, не ровён час, зашибут с разгону-то? Или мотор заглохнет в неподходящий момент, а техсервис сквозь пробки не пробьётся. На скорую помощь не шибко рассчитывай!»

Всякий раз, прослушав такой предупредительный инструктаж в исполнении своего внутреннего голоса, Иван Никитич тем не менее отважно выруливал из безопасного «гаража» постели на пёстрые дороги повседневности, чреватые наступлением неожиданных ситуаций, в том числе и жестоких, аварийных. А как было не вырулить? «В движении – жизнь»: усвоенную ещё с детских лет заповедь Иван Никитич свято соблюдал, ни разу не позволив своему падкому на изощрённые аналитические упражнения разуму подвергнуть аксиому беспристрастному тестированию на логичность и обоснованность. А жить Иван Никитич покамест хотел. Пожить. Имелись у него кое-какие цели и предназначения, кое-кто пока ещё, как ему казалось, нуждался в его присутствии поблизости и участии в посильном решении не бог весть каких затруднительных, но всё-таки проблем. Собственно, ради несения этой нехитрой миссии и карабкался Иван Никитич ежеутренне к вершине холма бытия, у подножия которого прошла в сновидениях ночь.

Каждый день Иван Никитич словно получал прописку по одному и тому же адресу, прописку временную, сроком действия сутки. Недоступные постижению инстанции выдавали прописку по интуитивно угадываемому и подверженному внезапным корректировкам регламенту. Факт состоявшейся «прописки» удостоверяло примирение с болезненными ощущениями в теле. Голова чётко планировала оптимальную последовательность действий, которые требовалось совершить конечностям, предметы послушно льнули к рукам, помогая выполнять хорошо знакомые операции. «Прописка» помогала Ивану Никитичу чувствовать себя уверенно не только внутри квартиры, но и за её пределами, когда лифт, беспрекословно подчинившись электрическим сигналам с нажатых Иваном Никитичем кнопок, забирал его на высоком этаже и доставлял на первый, консьержка улыбчиво отвечала на приветствие, узнавая одного из подопечных жильцов. Всюду, где появлялся Иван Никитич, приводя в исполнение намеченные на сегодня планы, с ним любезно общались, и уже к полудню в нём и следа не оставалось от утренних подозрений в отторжении, что заставляли его с опаской покидать своё ночное пристанище под одеялом.

Но всё же, получив и успешно опробовав суточный пропуск в реальность, расположившуюся за границами сна, Иван Никитич ощущал себя в лабиринтах дня, словно сапёр на минном поле. В общем-то, ему заранее были известны опасные участки на преодолеваемом им пути, и он всегда был в должной мере вооружён предохранительными средствами, дабы избежать попадания в неприятную ситуацию, либо выйти из неё с минимальным уроном, а то и вовсе - «отделавшись лёгким испугом». Речь тут даже не о мелких предосторожностях вроде постоянного присутствия в кармане нитроглицериновых таблеток или строжайшего соблюдения правила переходить улицу только на зелёный свет, да ещё при этом внимательно оглядываться по сторонам. Иваном Никитичем были скрупулёзно продуманы всевозможные (ну, кроме уж совсем маловероятных типа внезапного похищения инопланетянами) сценарии развития разномасштабных катастроф, могущих приключиться с ним на ежедневно преодолеваемых дистанциях. На случай неожиданной потери сознания, паралича и прочих бед, связанных с мгновенной отключкой сигнальных систем организма, он предусмотрительно экипировался информационными материалами, обнаружить и прочитать которые легко могли те, кто окажется рядом с его не способным к осмысленному контакту телом. Проектируя предстоящие вылазки, он хорошо представлял себе места, где угроза его физической безопасности была наибольшей, и если обходные манёвры отсутствовали или оказывались неприемлемыми, вступал в зоны риска максимально сосредоточенным и тщательно избегал поступков, движений и даже отдельных слов, чреватых детонацией и взрывом.

Бдительная предусмотрительность Ивана Никитича порой и у него самого провоцировала аналогию с поведением несчастного героя рассказа Чехова «Человек в футляре». Но поскольку литературный классик ничего не поведал читателю о необходимости для учителя Беликова ежедневно преодолевать сопротивление и получать суточный допуск на погружение в недружелюбно настроенную действительность, аналогия, не опиравшаяся на твёрдый фундамент в основании, скоренько рассыпалась прахом.

И тем не менее мечты о надёжном «футляре», который защищал бы его при попадании в жёсткие коллизии с реальностью, посещали Ивана Никитича с тревожным постоянством. Он понимал, что рискует, но риск этот не приносил адреналинового кайфа, как было прежде, в молодости, а угнетал сознание, сковывал движения, подменял волю к жизни безвольным осознанием роковой предопределённости.

С младых ещё лет, с тех бесшабашных времен, когда открытие новых граней бытия влекло сильнее, чем забота о самосохранении, Иван Никитич взахлёб черпал житейскую мудрость из книг, не подозревая того, что книга может оказаться токсичной, а чтение способно инфицировать человека губительным психологическим вирусом. Кажется, у Дэйла Карнеги вычитал Иван Никитич (и мгновенно впитал, сделав чуть ли не основным правилом своего поведения) убедительно аргументированную концепцию, согласно которой реальную опасность для человека несёт не угроза как таковая, не существование, не осуществление угрозы, а внезапность столкновения с ней.

Большинство людей не наделено талантом быстро принимать оптимальные решения, а посему вынуждены претерпевать урон (иногда невосполнимый и судьбоносный) только потому, что не сумели мгновенно оценить ситуацию и сделать верный ход, нейтрализующий неожиданную атаку со стороны неблагоприятно сложившихся обстоятельств, а то и прямой агрессии человека или животного. Вознося мысленную хвалу автору концепции за гениальную подсказку, что подобно лоцману проведёт его безопасным фарватером меж разрушительных рифов и коварных мелей, коими переполнена жизнь, Иван Никитич взял за обыкновение тщательно готовиться к любому более или менее серьёзному испытанию, неуклонно предстоявшему в ближайшем будущем. От планового посещения стоматолога до поездки по делу или на отдых в другой район, город, страну. Он старался заранее разбить на мелкие этапы ожидаемое событие и вообразить в деталях своё продвижение по цепочке этапов от волнительного старта к благополучному финишу.

Неторопливо размышляя над каждой из составных частей алгоритма достижения цели, он пытался предугадать, какие напасти могут осложнить путь, и как ему следует их встречать, либо уклоняться от встречи с ними. Такая предварительная «прокрутка» в голове сюжета намечаемой экспедиции с обстоятельной проработкой реакции на неприятные сюрпризы придавала уверенности духу и твёрдости шагу, когда Иван Никитич приступал к реализации замысла.

Однако, чем старше становился Иван Никитич, тем болезненнее ощущал он перегруженность негативной информацией о воображаемых катастрофах, которую мозг выдавал «на гора» подобно отбойному молотку сталинского шахтёра при штурме рекорда угледобычи. Пессимистические фантазии сбывались редко, и Иван Никитич уж начал задумываться: а стоит ли овчинка выделки? Но после нескольких экспериментальных попыток дать себе мысленный приказ сосредоточиться исключительно на позитивных перспективах развития событий, был вынужден признать: соблюдать «вето» на прогнозирование неудач оказалось делом едва ли не более энергозатратным и мучительным, чем терзать психику напрасными предвидениями грядущих провалов. Живописуя в воображении вероятные несчастья, он сохранял способность переключаться на обдумывание каких-то нейтральных, а то и вовсе приятных уму и сердцу ситуаций. Но было совершенно невозможно отвлечься иными раздумьями, дав мозгу предварительную команду не концентрироваться на той или иной проблеме. Только погружение в сон открывало доступ к утомлённому сознанию привлекательным образам, гнездившимся в подсознании.

Блуждание сапёра по взрывоопасному полю с неизвестной картой минирования с каждым прожитым годом всё меньше и меньше устраивало Ивана Никитича, ибо истощало нервный ресурс и подменяло спокойную миролюбивую жизнь напряжённым фронтовым выживанием. И всё сильнее мечталось Ивану Никитичу обрести такую защиту от атак со стороны окружающего мира, в которую бы не требовалось долго и хлопотливо облачаться, собираясь на рандеву с этим миром. С возрастом его сноровка предсказателя всё чаще давала осечки, пропустив очередной удар или укол, он осознавал, что вполне был способен предвидеть угрозу и позаботиться о её нейтрализации. Но как назло не подумал о казалось бы очевидном, увлекшись фантазиями сомнительной практической ценности.

День за днём снаряжал Иван Никитич поисковые отряды раскрепощённых от стереотипов мыслей в надежде обнаружить на горизонтах умудрённого жизненным опытом сознания достижимое для себя, реальное и могущественное средство отражения любого злонамеренного выпада, коим судьба внезапно попытается повредить сцементированные добротной логикой постройки его намерений. Он искал не меч-кладенец, магическая сила которого так или иначе требовала подпитки физической мощью своего владельца хотя бы для того, чтобы вытащить оружие из ножен и посечь им воздух вокруг, разя неприятеля, и при этом не потерять равновесия, сохранив крепкую стойку на ногах. Терявшему по естественным возрастным причинам энергию мускулов и крепость духа Ивану Никитичу хотелось стать обладателем убежища, чьи мобильность и неуязвимость не обременяли бы его приложением собственных усилий. Оставаясь в удобном поле мифологических аналогий, Иван Никитич подумывал об «избушке на курьих ножках»: самоходном бункере, укрывшись в котором он мог бы безбоязненно передвигаться по запланированным маршрутам к выбранной заранее цели. Он перебирал в памяти сюжеты сказок, и среди них не обнаруживалось ни одного, где беда настигла бы хозяйку избушки, находившуюся внутри своего обиталища. Невзгоды валились на Бабу Ягу только когда маниакально склонная к авантюризму старуха устремлялась в высокоскоростные воздушные перелёты, расчерчивая ландшафты прыткой кляксой собственной тени.

Конечно, Ивану Никитичу с самого начала была ясна нулевая практическая ценность экскурсов в мифологию. Соорудить себе избушку на курьих ножках из подручных материалов не получалось ни по какой технологии, хотя на рынке, наверное, можно было раздобыть куриную тушку, укомплектованную когтистыми лапками. Однако, лапки справедливо ожидались, во-первых, слишком мелкого калибра, а во-вторых, разочаровывали полнейшей безжизненностью, так что и речи не могло идти о том, чтобы не только водрузить на них даже самую миниатюрную избушку, вмещающую человека целиком (не гроб же!), но и вдохнуть в ноги хотя бы способность топтаться на месте.

Предаваясь обречённым на бесплодие раскопкам в катакомбах сказочных сюжетов, как-то раз Иван Никитич всё же набрёл мыслью на пример реально существующего укрытия для человека, который, не тратя ни малейших физических или эмоциональных усилий, обладал бы прочнейшей защищённостью при передвижениях в охочем до коварных сюрпризов пространстве. Такую ультра-безопасность давало человеку лишь пребывание в одном единственном месте: в утробе собственной матери.

Осенённый гениальной догадкой (ибо она была проста, как всё гениальное, если довериться народной мудрости) Ивану Никитичу моментально подвернулся резонный ответ на как раньше казалось риторический вопрос из области древнейших людских повадок: почему, предчувствуя стремительно надвигающуюся катастрофу, мы призываем немедленную помощь воплем «Мама-а-а-!!!», а не, скажем «Папа-а-а!!!» Ведь мужчина-отец априори сильнее женщины-матери, и располагает более широким выбором возможностей спасти своё чадо, когда позаботиться о себе самостоятельно оно не в состоянии.

В отчаянном обращении к матери в миг, когда безрезультатно исчерпаны все средства самозащиты и когда на любую стороннюю поддержку, кроме родительской, надеяться не приходится, таится не что иное, как переживаемая подсознательно нега беззаботного пребывания в материнской утробе до того момента, когда легкие будут грубо дефлорированы воздухом пост-родового бытия человека. И во веки веков останется в памяти каждого нарождающегося на свет homo sapiens воспоминание о чреве матери как о единственном месте, где покой и благоденствие не могли быть нарушены и не нарушались ничьим вмешательством извне.

Трезво оценив как нулевые собственные шансы на возвращение в чрево матушки (хотя бы кратковременное и нечасто востребованное), Иван Никитич по некоторым размышлениям с привлечением чувственных реминисценций признал, что ассоциативная параллель пребыванию в предродовом убежище свободнее всего проводится из точки отсчёта, которую наносило на карту его жизни ежевечернее погружение в сон.

Во-первых, вечером темнело, и эта природная закономерность оказывала наиблаготворнейшее воздействие на ощущение окружающей атмосферы Иваном Никитичем. Сумерки заставляли разбушевавшийся день захлопнуть прожорливую пасть подобно тому, как разом прекращает гомон болтливого попугая покрывало из плотной ткани, наброшенное на клетку. Впрочем, Иван Никитич так и не смог окончательно решить, кого в этой аналогии считать попугаем: его самого или те объекты за окном, с которыми приходилось вести дневные бои.

Во-вторых, пребывание во сне чудодейственно наделяло Ивана Никитича таким могущественным оружием самозащиты, о котором наяву и мечтать было бесполезно. Например, если, удирая от жестокого преследователя, будь им человек, зверь или стихия, Иван Никитич оказывался прижатым к краю обрыва, сорваться с которого в реальности неминуемо влекло за собой превращение в безжизненную лепёшку, шмякнувшись о твёрдыню дна, сновидение неизменно дарило беглецу возможность благополучно миновать опасность. Нисколько не беспокоясь о последствиях (ибо был осведомлён о том, что случится дальше из предыдущих своих снов), он делал широкий шаг в пропасть и далее парил в неторопливом спуске по воздуху к мягкому приземлению, как космонавт, воспользовавшийся эффектом невесомости.

Слава Богу, от экстремальных погонь к границе жизни и смерти бодрствующий Иван Никитич был избавлен, поскольку тщательно избегал даже косвенного участия в любой, попахивающей авантюризмом затее. Ни разу не брал банковского кредита, а если и случалось занимать деньги, то пользовался исключительно ресурсом коллег по службе и возвращал долг на следующий день, как и обещал в момент займа.

Однако, просмотры снов его нередко становились похожи на погружения в голливудский боевик или ужастик, где возможность отождествить себя с главным героем или полноправным участником событий всегда служила лакомой приманкой для публики, падкой на острые ощущения с гарантированной безопасностью для собственной задницы. Иван Никитич давненько уже перестал считать себя любителем головокружительных приключений, в жизни или в искусстве. Ему хватало головокружений гипертонического происхождения, а в роли зрителя он комфортнее всего чувствовал себя, просматривая в телевизоре или интернете советские фильмы 60-х и 70-х годов прошлого века. На этих сеансах свежесть эмоций, будораживших его полвека тому назад, как бы возвращалась к Ивану Никитичу, он кайфовал от прилива энергии и азарта, который подталкивал к свершению новых открытий и познанию привлекательных своей таинственностью неразведанных прежде сторон человеческого бытия.

Все сновидения Ивана Никитича были устроены таким образом, что, оставаясь участником разворачивавшегося действия, он мог наблюдать себя со стороны только в одном единственном случае: когда ситуация становилась абсолютно безвыходной и не открывалось ни одной возможности избежать немедленной гибели, рывком взмыв в небеса или плавно устремившись в бездну. Прохождение сквозь стенку во снах почему-то никогда не работало. Но зато в патовых сюжетных ситуациях Ивана Никитича исправно посещало осознание себя спящим, и он обретал способность резко оборвать траекторию событий сна и проснуться так же просто, как прекратить чтение, решительно захлопнув книгу. После таких экстренных пробуждений Ивану Никитичу обычно требовалось всего пару минут полежать в постели с открытыми глазами, дабы спасительное катапультирование было оформлено мозгом окончательно и бесповоротно. Выдержав кратковременную паузу бодрствования, он смыкал веки и спускался в новое ответвление лабиринта сновидений, где от прежней опасности не осталось и следа.

Во сне Иван Никитич оказывался в тех же местах и встречался с теми же людьми, что окружали его наяву, когда он курсировал по ежедневным надобностям, связанным с собственными проблемами или потребностями близких, о которых привык заботиться. Удовлетворенность полученными результатами Иван Никитич испытывал примерно одинаковую независимо от того, в какой из двух реальностей – дневной или ночной – была им достигнута намеченная цель. Разница состояла только в том, что программа ночных приключений была разнообразнее, и подстерегавшие его на пути к цели опасности серьёзнее дневных. Но зато ему не приходилось заранее продумывать обходные манёвры и заниматься утомительным подбором оптимальных способов противодействия неприятным неожиданностям. Он наперед знал, что во сне сумеет одолеть любого врага, либо ускользнуть от него, справится с любым препятствием.

Время от времени, в покойный сумрачный час, смакуя неторопливые приготовления ко сну и наслаждаясь приливом тепла, распространявшегося по всему телу, Иван Никитич, припоминал свою матушку, которая частенько повторяла, забравшись под одеяло и пристроив голову на подушку: «Всё-таки самое лучшее на свете – это спать!»

г. Москва

июль-сентябрь 2020 г.