Юбилей Жореса Алферова

Пятого марта 1953 года, в тот самый день, когда умер Сталин, но об этом еще никто не знал, в лабораторном журнале ленинградского физтеха появилась запись о создании первого советского транзистора. "Горжусь, что он был изготовлен мною", - полвека спустя признается академик Жорес Алферов.

Российская газета: На минувшей неделе вице-премьер Сергей Иванов отчитывался в Госдуме за то, что делает правительство для развития российской науки, чем и как стимулирует инновационную активность в производственной сфере. Вы уже много лет депутат, член Комитета Госдумы по науке и наукоемким технологиям и за словом, как известно, в карман не лезете. Что задевает больше всего?

Жорес Алферов: Чрезвычайно вредным является усилившееся противопоставление академической науки и вузовской. Да, нужно развивать науку в университетах. И тому есть много достойных примеров. В вузах Томска и в целом по Сибири сегодня хорошие достижения. Но никогда не нужно противопоставлять академию и университеты. Вузовская наука может успешно развиваться, только используя научный потенциал Академии наук.
Не могу обойти и популярный сейчас тезис о конкурсном финансировании науки. Говорят, "не будем финансировать вывески", а будем распределять деньги по конкурсу и только под проекты. Абсолютизация такого подхода говорит о глубоком непонимании того, как устроена и развивается наука. Конкурсная основа хороша в виде добавки к основному финансированию. Если вы ориентируетесь на США, то должны знать, что Национальный научный фонд - это 3 процента общего бюджета на науку. Можно поощрять молодежь, можно выделять отдельные проекты. Но, простите, основное финансирование - это и есть базовое финансирование. Только нужно знать, что за какой "вывеской" скрывается. Уверяю вас, что нынешнее конкурсное финансирование - это не решение проблем, а часто просто распиливание денег.

Деньги для науки

РГ: Между тем целевое финансирование под конкретные проекты - это была довольно распространенная практика еще в советские времена...

Алферов: Да, только оно шло через постановления правительства, где было все предельно четко расписано: такую-то задачу нужно решить, за это вы получаете то-то и то-то. Конечно, правительство, министры знали о решении этих задач приблизительно. Конкретный перечень задач формулировался учеными. Хорошо представляю это в той сфере, которой посвятил практически всю свою жизнь. Это физика полупроводников, полупроводниковая электроника и электронная компонентная база. Нам было чем гордиться. Ведь не только статьи публиковали раньше - промышленное производство у нас начиналось. Сегодня мы электронную промышленность потеряли. А она не только движитель и научно-технического прогресса, и социального (как основа информационных технологий), но это, ко всему прочему, еще и заказчик новых научных исследований.
Самая главная беда российской науки даже не в том, что она получает в 3-4 раза меньше финансирования, чем в советское время, а в том, что на науку нет спроса. Наши результаты потому и уходят за рубеж, что их "спрашивают" другие. Поэтому возрождение промышленности высоких технологий и диверсификация экономики на основе научно-технических разработок - это вопрос жизни и смерти нашего государства. Именно так надо ставить вопрос.

РГ: А предложения более строго дифференцировать науку прикладную и фундаментальную и по разным схемам их финансировать?

Алферов: Такое деление, на мой взгляд, вообще искусственно. Мой старый друг и товарищ - к сожалению, уже покойный - президент Британского Лондонского королевского общества Джордж Портер говорил, что вся наука - прикладная. Разница только в том, что отдельные приложения возникают быстро, а другие - через пятьдесят или сто лет. Хотя нам, конечно, чрезвычайно важно смотреть, какие научно-технические разработки могут давать довольно быстрый эффект. И тут, что бы ни говорили, Российская академия наук была и остается основной экспертной научной организацией страны.

РГ: Однако ее бюджет, несмотря на высокие заверения, в этом году урезан...

Алферов: Центральная часть академии, без региональных отделений, имеет на 2010 год 31 миллиард рублей - на три с половиной миллиарда меньше, чем в прошлом. Если учесть, что зарплата составляет 20 миллиардов и еще нужно на что-то содержать академические учреждения, то окажется, что на фундаментальные программы мы могли выделить всего около двух миллиардов рублей. Для примера: программа фундаментальных исследований в области нанотехнологий, которой я руковожу, составляла 250 миллионов в прошлом году и только 185,5 миллиона рублей в этом.

РГ: В Госдуме, где вы уже четвертый созыв, сейчас весьма заметна "спортивная прослойка". А интересы науки вместе с вами кто защищает?

Алферов: На "правительственном часе", когда за науку отчитывался Сергей Иванов, было запланировано четыре выступления - по одному от фракции. Андрей Кокошин говорил от "Единой России", я - от КПРФ. А два других меня, откровенно говоря, поразили. Один из выступавших словно вчера узнал, что за патент можно получать деньги, и долго рассуждал, как это хорошо. А другой, из ЛДПР, вопрошал, "почему никто не приехал из Академии наук". Мол, звали Осипова, а его нет. И как будто не замечал, что прямо перед ним выступал один вице-президент академии - Алферов, а рядом с Ивановым за столом президиума сидел другой вице-президент - Геннадий Месяц.
 

РГ: Это говорит об отношении и к науке, и к депутатским обязанностям. А много ли вообще пришло законодателей, чтобы послушать вице-премьера и вступиться за ученых?

Алферов: Было процентов 35-40 от депутатского корпуса. Хотя сам Сергей Иванов тон задал абсолютно верный: если мы в ближайшие 10-15 лет не сможем возродить промышленность высоких технологий, России не будет. Мы потеряем страну.
Солнцу нет альтернативы
 

РГ: В скором времени на телеканале "Культура" в новом проекте "Академия" мы сможем увидеть вашу лекцию о микроэлектронике, полупроводниках и особенно любимых вами гетероструктурах. При этом вы даете многообещающий прогноз развития по всему миру солнечной энергетики. Появились весомые аргументы в пользу такого сценария?
 

Алферов: Сейчас это самая бурно развивающаяся область энергетики: прибавляет 20-30 процентов в год. По отдельности это пока не очень большие мощности, но в совокупности по нескольку гигаватт уже набирается.
 

РГ: Что сопоставимо с пуском одного или нескольких атомных энергоблоков?
 

Алферов: Именно. И заметьте, кто лидирует - Китай. До него еще недавно на хороших позициях были Испания, Европа в целом, Япония, Соединенные Штаты. Сегодня безусловный лидер - Китай.
 

РГ: Но и атомщики не успокаиваются. Под разговоры про "ядерный ренессанс" готовы весь мир покорить.
 

Алферов: Весь мир - это очень непросто. А потом, солнечная энергия - неиссякаема. Она на тысячелетия и даже при растущем энергопотреблении Солнце свое обеспечит. Она наиболее чистая. Из методов преобразования солнечной энергии фотовольтаический, я думаю, самый перспективный - он прямой. Кремний, как и в микроэлектронике, конечно, еще долго будет оставаться основным материалом в солнечной энергетике. По большой сумме причин. Но при этом не надо забывать, что предельный - теоретический - КПД кремниевых солнечных батарей - 26-28 процентов. Достигнутые сегодня рекордные показатели - 23-24 и 16-18 процентов - это то, что реально производится. А КПД солнечных батарей на гетероструктуре теоретически - 87, достигнутый - сорок. Думаю, будет и пятьдесят в недалеком будущем.
Пока что ограничения, и прежде всего на используемые материалы, связаны с ценой. Но даже и сегодня получается порядка трех долларов за ватт (или 3000 долларов за киловатт). Это уже цена, сравнимая со стоимостью киловатта установленной мощности на атомных электростанциях. И при этом еще раз хочу подчеркнуть: это чистая в экологическом отношении энергия.
 

РГ: Чего нельзя сказать в отношении атомных технологий?
 

Алферов: Нельзя. Я помню, как меня в свое время пригласили в Курчатовский институт прочитать доклад на эту тему. После чего, а публика собралась в основном связанная с ТОКОМАКом, стали вполне серьезно спрашивать, а зачем дальше развивать ТОКОМАКи, когда открываются такие перспективы в солнечной энергетике.
 

РГ: И вам не обидно после этого видеть, как раз за разом огромные бюджетные деньги выделяются под долгосрочные программы в атомной отрасли, а про солнечную энергетику вспоминают по большей части на выставках и научных симпозиумах?
 

Алферов: Простите, а что, не обидно наблюдать то же самое в нанотехнологиях?! Мы занимались этим уже 30-40 лет назад, когда и слово такое почти никто не употреблял. В Академии наук сосредоточены все основные на этом поле исследования и разработки - принципиальные и потенциальные. А из средств, которые потрачены на инфраструктуру наноиндустрии (потрачено уже более 16 миллиардов рублей), Академии наук досталось всего 500 миллионов - причем только на Институт металлургии. В то же время 7,5 миллиарда ушло в Курчатовский институт. Или та же программа фундаментальных исследований в области нанотехнологий - самая большая программа в Российской академии наук из программ президиума - в прошлом году имела в своем бюджете 255 миллионов, а в этом лишь 185,5, о чем я только что говорил в Госдуме. Разве не обидно?!
 

РГ: Ваши научные достижения и общественные заслуги отмечены многими, в том числе высокими государственными наградами. Но была среди них первая - орден "Знак Почета". Вы получили его вместе с создателями первой в СССР атомной подводной лодки. За что и при каких обстоятельствах? Сейчас об этом можно рассказать?
 

Алферов: Теперь, наверное, можно - военной тайны тут уже нет. Это действительно была самая первая атомная подлодка "Ленинский комсомол" - заказ 254, как тогда называли. И она уже проходила ходовые испытания - была спущена на воду в 1958 году. Руководитель этих работ Анатолий Петрович Александров и заведующий лабораторией, где я тогда работал, Владимир Максимович Тучкевич были приятелями со студенческих пор. А я еще в 54-55-м годах сделал первые в СССР силовые германиевые выпрямители...
 

РГ: И они тут же пошли в дело?
 

Алферов: При создании подводных лодок с атомной энергоустановкой возник вопрос, как наилучшим образом соединить-разъединить мотор-генератор и аккумуляторную батарею. Предположим, что-то произошло с реактором и нужно переходить на аккумуляторную батарею. На этот случай изначально был предусмотрен просто рубильник. А это очень ненадежная работа.
Талантливый инженер Юрий Чихонин, который работал в КБ (теперь это питерский "Малахит") под руководством Владимира Петровича Горячева (он был главным конструктором АПЛ по электромеханической части), предложил вместо рубильника поставить мощный полупроводниковый выпрямитель, который все время находился бы под обратным напряжением. И таким образом отделял бы одну электрическую схему от другой. Мотор-генератор вышел из строя - он сразу же переходит в пропускное положение и переключает всю систему на аккумуляторную батарею. Все идеально. Но нужно иметь полупроводниковое устройство на каждом борту по 3600 ампер, на 300 вольт. При этом не должно быть никаких систем охлаждения - ни воздушного, ни водяного.
Узнав об этом предложении, Анатолий Петрович Александров звонит моему шефу Владимиру Максимовичу Тучкевичу: "Володь, хоть я в полупроводники пока не очень верю, но у тебя это делается - может, возьмешься?" ВМ позвал меня, и мы взялись. Никогда не забуду, как мне, младшему научному сотруднику, прямо в лабораторию позвонил Дмитрий Федорович Устинов и попросил "ускорить на две недели".
 

РГ: А кем тогда был Устинов?
 

Алферов: Первым заместителем председателя Совета министров СССР, председателем ВПК. Я переселился в лабораторию, и мы ускорились на эти две недели: в мае только получили задание, а в октябре уже отвезли на лодку в Северодвинск сконструированную и нами же изготовленную систему. Все было сделано с нуля - новая технология, новая конструкция. Мы, конечно, очень волновались, когда приехали на "Севмаш". Чтобы установить нашу систему на лодку, нужен был опытный сварщик. В итоге свою работу он сделал как надо. Система очень хорошо себя проявила и была рекомендована для установки на другие лодки.
 

РГ: Вспоминая Устинова и действовавшие тогда порядки, невольно приходишь к мысли, что для науки это было время очень конкретных дел.
 

Алферов: Думаю, что и сейчас есть место для конкретных дел. Не устаю повторять, что микроэлектроника - это не только движитель всего, без нее не может развиваться ни военное дело, ни высокие технологии в гражданских отраслях. Но это еще и превосходный заказчик научных исследований. А когда есть подобный спрос, не возникает пресловутых "проблем внедрения".
 

РГ: Уже почти десять лет имя академика Алферова упоминают с неизменным добавлением "лауреат Нобелевской премии". Это дополнительная ноша на ваших плечах или универсальный пропуск-вездеход, своего рода отмычка к высоким кабинетам, где решаются важные вопросы?
 

Алферов: Нет, это не пропуск и не отмычка. Хотя могу признаться, что второй корпус моего академического университета - это прямой результат Нобелевской премии. Дело было так. В тот день, когда стало известно о моем награждении, позвонил Владимир Владимирович Путин и пригласил меня в Кремль. Сегодня присудили, а завтра я уже у него. Но вечером успел написать бумагу, что нужно построить специализированный лабораторный корпус для нашего научного центра. И в тот день он не мог отказать. Так появилась резолюция Касьянову "Решить и доложить".
 

РГ: Всего три слова: "Касьянову. Решить и доложить"?
 

Алферов: Да. И тут же, при мне, он позвонил ему.
 

РГ: А в письме уже излагались конкретные потребности?
 

Алферов: Разумеется. Хотя проекта у нас еще не было. А теперь это все построено и работает: мы там учим, и гермозона наша там, и новые лаборатории, и сам я там сижу. Так что в этом смысле премия сработала. Ну и в Думе, когда меня поздравляли, я выступал и говорил про бюджет науки, как и что. В том году сразу на 10 процентов увеличили финансирование. Это было примерно 100 миллионов долларов плюс к бюджету. После этого я стал говорить, как хорошо, если бы у нас каждый год появлялись нобелевские лауреаты - мы бы хоть так исполнили закон, по которому на науку должно идти до четырех процентов ВВП.
 

Два малоизвестных факта из биографии ученого

Родители будущего нобелевского лауреата - Анна Владимировна и Иван Карпович - были людьми с революционной закалкой, и двум родившимся у них сыновьям дали звучные имена. Старшего назвали Марксом, а младшего - Жоресом, в честь Жана Жореса. Хотя по свидетельству академика Захарчени, отец всю жизнь называл сына Жорес, делая ударение на "о", а мама - Жоренькой.
Старший сын - лейтенант Маркс Алферов - погиб зимой 1944 года во время Корсунь-Шевченковской операции. Его фронтовые письма бережно хранят в семье. А братскую могилу в украинской деревне Хильки, недалеко от Курсуня, Жорес разыскал еще в 56-м, крепко подружившись в той поездке с земляком Борисом Захарченей.
У самого Жореса Алферова - две дочери и сын, два внука и внучка. Рождение сына совпало с другим важным фактом его биографии. "Я позвонил родителям, - вспоминает он апрель 72-го, - и радостно сообщив отцу, что его сын - лауреат Ленинской премии, услышал в ответ: "Что твоя Ленинская премия - у нас внук родился!" 1972 год был счастливым: осенью я избран в Академию наук, однако самой большой радостью было, конечно, рождение Вани Алферова".
 

Александр Емельяненков
"Российская газета" - Федеральный выпуск №5131 (52) от 15 марта 2010 г.